На Микросцену Молодого театра пришла неистовая Саломея, иудейская царевна, во имя любви уничтожившая и объект любви, и саму себя. Спектакль по пьесе Оскара Уайльда в новом украинском переводе Екатерины Михалициной поставил Владимир Борисюк, но это тот случай, когда наравне с режиссером нужно отметить хореографа. Фишка «Саломеи» Молодого – пластическое решение Ольги Семешкиной.
«Ирод, взяв Иоанна, связал его и посадил в темницу за Иродиаду, жену Филиппа, брата своего, потому что Иоанн говорил ему: не должно тебе иметь ее. И хотел убить его, но боялся народа, потому что его почитали за пророка. Во время же празднования дня рождения Ирода дочь Иродиады плясала перед собранием и угодила Ироду, посему он с клятвою обещал ей дать, чего она ни попросит.Она же, по наущению матери своей, сказала: дай мне здесь на блюде голову Иоанна Крестителя. И опечалился царь, но, ради клятвы и возлежащих с ним, повелел дать ей, и послал отсечь Иоанну голову в темнице. И принесли голову его на блюде и дали девице, а она отнесла матери своей».
Атмосферу спектакля в первую очередь определяет хореография Ольги Семешкиной
Это Евангелие от Матфея. В Евангелии от Марка версия несколько иная: «Ирод боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святой, и берег его; многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его». Тетрарх Ирод Антиппа в пьесе Уайльда ближе к версии Марка, чем Матфея. Вряд ли тут можно говорить о страхе перед народом, но очевидно, что к Иоанну Крестителю, именуемому в тексте Иоканааном, Ирод относится с уважением. Да, держит его в темнице, но убивать не собирается – причиной трагедии становится роковое стечение обстоятельств. Собственно, так обычно и бывает.
Отношение Иоканаана (Олег Коркушко) к чувствам Саломеи (Виктория Ромашко) вполне однозначное
В первом составе Ирода играет Борис Георгиевский. Об иных актерах говорят «берет криком», здесь правильней будет сказать «берет рыком». В самом деле, речевая манера Георгиевского в «Саломее» довольно специфична; впрочем, чего уж там, это не только в «Саломее». Ирод спесив, надменен, своеволен, постоянно демонстрирует свою властность, но при этом держит слово, пусть и необдуманное. Похоже, новозаветные понятия о кодексе чести заметно отличались от нынешних.
В роли Иродиады пару Георгиевскому составляет Анна Расстальная. Жена тетрарха ведет сложную игру: она ненавидит Иоканаана, клеймящего ее за прелюбодейский брак, но вынуждена терпеть гневного пророка ради мужа; она замечает, как Ирод с похотью смотрит на Саломею, но не решается громко протестовать, а только иронично укоряет. Если у Матфея именно Иродиада инициирует смертельный танец, то у Уайльда жуткое требование дочери становится для нее приятной неожиданностью. В этот момент Расстальная выдает роскошную истерическую скороговорку под дробный хохоток, и это лучшие десять секунд ее роли.
Танец Саломеи эффектен, зловещ, губителен
Виктория Ромашко играет воплощенную страсть, наваждение, морок, роковой соблазн, которому невозможно противостоять. Чувство Саломеи к Иоканаану иррационально и абсурдно: царевна вожделеет брошенного в колодец нищего пророка, который к ее посягательствам относится с нескрываемым отвращением и презрением. Заглавная героиня в изображении Ромашко – этакая новозаветная femme fatale, губительная не только для возлюбленного, но и для самой себя. При этом большую часть действия Ромашко скорее сдержана, чем экспрессивна, поэтому знаменитого танца я ждал с любопытством и некоторой опаской.
Если нельзя поцеловать живые уста любимого, придется целовать мертвые
Зря опасался – уж что-что, а танец вышел отменным, и не только Саломеи, но и все остальные пластические номера. Главное в постановке Борисюка не произносимый текст, не психологические нюансы актерской игры, не коллизии, связанные с предвестием христианства. Главное в ней – темные разрушительные силы, обитающие в человеческом, а еще точнее, в женском естестве. Основной способ изображения этих сил – хореография Ольги Семешкиной, поддержанная всеми прочими театральными средствами. В частности тусклым светом, напряженной музыкой, заволакивающим сцену дымом.
Авторы охарактеризовали постановку как ироническую мистерию, но на самом деле иронии здесь негусто. «Саломея» – спектакль сугубо трагический, и такое решение, на мой взгляд, единственно верное.