Андрей Билоус, художественный руководитель киевского Молодого театра, рассказывает, как ему удалось превратить второстепенную сцену в одну из центральных точек культурной жизни столицы.
На узком тротуаре улицы Прорезной в центре Киева — оживленная очередь. Контролер у входа в Молодой театр помогает зрителям найти указанный в билете зал — спектакли здесь идут одновременно на трех сценах.
В просторном холле за прибывающей публикой наблюдает высокий человек в неброской одежде. Это 35‑летний Андрей Билоус, художественный руководитель Молодого, за два с половиной года превративший этот театр в один из наиболее актуальных и популярных в столице.
В 2012‑м ему, режиссеру с десятилетним опытом работы в Киевском театре драмы и комедии на Левом берегу, предложили возглавить оставшийся без руководителя Молодой. Билоус согласился и стал едва ли не самым молодым руководителем академического театра в стране. Согласился не зря: за короткий срок он вывел площадку в лидеры зрительский симпатий столицы. Теперь в театре почти каждый месяц — премьера, причем многие спектакли регулярно собирают аншлаги.
НВ встретилось с Билоусом прямо в театре, чтобы поговорить о высоком. Однако оказалось, что ему, обладателю нескольких Киевских пекторалей — главных отечественных театральных премий, не чужды вполне прагматичные аспекты театрального бизнеса.
— Билеты на спектакли Молодого раскупают за несколько недель до показа, постановки обсуждают. Язык цифр подтверждает, что дела театра идут так же хорошо, как кажется со стороны?
— Когда я пришел, доход театра составлял 3 млн грн в год. Сегодня мы зарабатываем уже 4,5 млн грн. Каждый месяц у нас новая премьера, мы открыли дополнительную сцену, стали играть не 20–25, а 55–60 спектаклей в месяц. Залы на двух малых сценах заполнены на 95–100 %, главной сцены — на 75–80 %. Это очень высокий показатель по украинским и европейским меркам.
— Чем вы заинтересовали зрителей?
— Мы провели исследования и поняли, что один зритель, если спектакль ему понравился, может привести в театр от пяти до десяти человек. Можно, конечно, тратить сумасшедшие деньги на визуальную рекламу, но все это не работает и неактуально сегодня. Лучшая реклама — это зрители, которые передают информацию о продукте.
— На какую аудиторию вы нацелены?
— Современная режиссура стремится к тому, чтобы каждому человеку дать возможность увидеть свой спектакль. Возьмем в качестве примера семью, где папа любит футбол, мама — мелодраму, а дочь — высокое искусство. Каждый из них должен увидеть свой спектакль.
Папа любит футбол, а значит, действие, экшен, сюжет. Если таких составляющих не будет, он заснет на спектакле и больше никогда в театр не придет. Мама должна следить за ниточкой чувственных переживаний персонажей. А дочь, вероятно, следит за тенденциями в искусстве и театре, не любит мелодраматические вещи, и ей не так интересен сюжет, потому что она, скорее всего, читала пьесу. Зато ей интересно, как это сделано, в какой форме.
Каждый зритель, самый простой и самый изощренный, должен получить что‑то свое. Грубо говоря, каждому из них нужно дать в руки свой условный пульт дистанционного управления — в этом заключается мастерство современного режиссера.
— Чем руководствуетесь при выборе пьес?
— Определяющим является один момент. Когда я читаю пьесу, то думаю о том, могла бы она быть интересна зрителям 200 лет назад и будет ли кому‑то интересна еще через лет 200. Берусь за пьесу, если нахожу что‑то такое общее. Однодневок, которые читаются один раз, как газеты, и не вызывают желания их перечитывать, я избегаю.
— Должен ли театр реагировать на события вроде тех, что переживают украинцы последние полтора года? Изменилась ли функция театра в стране за это время?
— Я не думаю, что функция театра в Украине или какой‑либо другой стране изменилась за последнюю тысячу лет. И вряд ли изменится еще через тысячу. В театр люди приходят, потому что им очень хочется прожить какую‑то новую жизнь, ощутить новые эмоции. Ведь искусство — это передача чувств во времени и пространстве.
По сути, люди живут очень скучной жизнью — проснулся, пошел на работу, пришел домой, посмотрел телевизор, заснул, проснулся. Ярких и эмоциональных событий вроде рождения детей, свадьбы, смерти близкого очень мало. А потребность чувствовать эти эмоции есть. Театр может напрямую, самым коротким путем — от человека к человеку — заразить, передать эти эмоции. В этом состоит основная функция театра.
Соревноваться с интернетом, телевидением в объективности и скорости передачи информации или оценки событий нелепо. Революции проходят, а человек остается таким же, каким был до них. Есть много режиссеров, которые считают, что театр должен остро реагировать на социальные процессы в обществе. Я придерживаюсь противоположной точки зрения. Пусть на социальные процессы реагирует интернет, телевидение, СМИ, но не театр.
— Но разве украинцы, а значит, и ваша аудитория не изменились, пережив революцию и войну?
— Я не говорю о конкретной личности, которая проживает те или иные события. Конечно, революция достоинства дала возможность почувствовать свободу, перейти на новую ступеньку в своем социальном, эмоциональном и духовном развитии. Точно так же и война меняет судьбы людей. Но невозможно оценить и понять событие, находясь внутри происходящего.
Может быть, я не прав, но думаю, в театре мы должны прежде всего изучать человека. А чтобы это сделать, должно пройти время.
Мне приносили очень много пьес про Майдан. Но решив поставить сейчас такую пьесу, я не смог бы сказать ничего нового. Ведь киевляне лучше меня знают, что такое Майдан, они все через это прошли. Действие на сцене будет вторичным, вызовет скорее иронию, мол, это неправда. Если показывать такой спектакль сейчас, то где‑то в Европе или России, где люди этого не переживали.
А чтобы создать осмысленный продукт, который повлияет на зрителя, нужно подождать. Сейчас я мог бы показать революцию 2004‑го, как люди ошибались или были правы, как они изменились.
— Театр в Украине остается одним из наиболее консервативных видов искусства. Как его, по вашему мнению, оживить?
— Я вхожу в комиссию при Министерстве культуры по реформированию театра, мы встречаемся и обсуждаем какие‑то вопросы. Многие из них заходят в тупик на уровне Министерства финансов, потому что изменения требуют дополнительных расходов. А сделать театр самоокупаемым невозможно в принципе.
К примеру, мы зарабатываем 4,5 млн грн в год, а на следующий год поставили планку в 5,5 млн грн. При этом только на зарплаты нам нужно 12 млн грн, а вместе с коммунальными платежами, гонорарами фрилансерам и затратами на постановки расходы составляют 17–18 млн. Мы можем заработать эти деньги, но тогда цена на билет должна быть другая. Поэтому государство за деньги налогоплательщиков покрывает эту разницу.
Европейский театр не трогает меня как зрителя, и я не хотел бы делать его в качестве режиссера
В Европе ситуация ничем не лучше. К примеру, сейчас мы обмениваемся опытом с немцами, и я с удивлением узнал, что посещаемость театров в Германии составляет 30–40 %. При этом немцев в первую очередь волнует не это, а вопрос социальной несправедливости. Потому что налог на театр платит из своих доходов все население, а посещает спектакли лишь 30 %. Именно поэтому они и стремятся увеличить процент зрителей, придумывают для этого разные способы.
Изобретать велосипед не нужно. Как и не нужно слепо копировать европейскую или американскую театральную систему. Думать, что наша театральная система ни на что не способна,— это комплекс неполноценности. Ведь только благодаря этой системе мы сохранили театр после развала Советского Союза. В отличие, например, от национального кинематографа, который мы потеряли. Нельзя отказываться от системы репертуарного театра. Но важно разработать понятную тарификацию оплаты труда и заложить основы для контрактной системы.
— В чем отличие европейской режиссуры от той, что мы видим в Украине?
— Европейский театр больше ориентирован на визуальную составляющую. Европейцам, как и американцам, не хочется вникать в жизнь постороннего человека, чувствовать, переживать. Они настроены на лицезрение красивой картинки. Драматический театр там менее интересен. Они все чаще склоняются к театру-перформансу.
Впрочем, в каждой стране свои особенности. Например, немецкий или английский театр современной драматургии много внимания уделяет социальным вопросам. Для них театр — это в первую очередь возможность поговорить о проблемах в обществе.
В целом спектакли там сделаны очень качественно, красиво, технологично, но без души. Этот театр не трогает меня как зрителя, и я не хотел бы делать его в качестве режиссера.
— А как такой театр воспринимает публика?
— Европейский зритель более непосредственный. Он приходит в театр не для того, чтобы себя показать и на людей посмотреть, не наряжается в платья, каблуки и шляпки, как это по‑прежнему бывает у нас. Он приходит, бросает верхнюю одежду на пол, ставит ноги на подлокотник и пьет пиво, глядя спектакль. Он воспринимает все так, будто находится на футбольном матче.
.
5 вопросов Андрею Билоусу:
— Как событие в вашей жизни вы считаете главным?
— У меня родились трое детей — это для меня самое главное.
— Ваш любимый город?
— Очень люблю Киев, я его чувствую, и мне бы не хотелось жить ни в каком другом городе.
— На чем вы ездите?
— Живу в Василькове, поэтому каждый день езжу на Mitsubishi Outlander. По городу иногда передвигаюсь на метро.
— Ваш личный прожиточный минимум?
— Сейчас мой оклад в театре — около 6 тыс. грн. Это зарплата художественного руководителя, который выполняет также директорские обязанности.
— К чему вы стремитесь?
— Стремлюсь к гармонизации — если в окружающем меня мире вижу какую‑то дисгармонию, пытаюсь это исправить.